Люди и гандон

[Blacktape]

В детстве я очень любил качели. С первого самостоятельного променада. Около дома, где прошло мое безоблачное детство и где живут сейчас мои родители, есть симпатичная полянка, обставленная здоровенными тополями. Там находится раскидистая шелковица (1 шт.) и железные качели (тоже 1 шт.). Я мог раскачиваться на этих качелях часов по шесть. С детства я был качком.

В детском садике тоже были качели. Я отбил их у около пятидесяти человек. Это, правда, стоило мне соцстатуса. Но это были мелочи. Кроме качелей во время так наз "прогулки" и моего писюна во время "тихого часа", меня там, в этом идиотском детском садике, ничего не интересовало. И стоило мне взять в руки деревянную кеглю и раскачаться, как следует, - ко мне уже никто не мог подойти. Потом, правда, били. Но это ведь потом...

Качели меня тоже любили. Но однажды я все-таки с них упал.

Я как раз вернулся из Жесказгана, смотрел на одинокое облако и думал о чем-то важном. О чем не помню, но точно помню, что это было очень важно и я планировал возвращаться к интересующему меня вопросу каждое десятилетие. И вдруг моя попа как-то соскользнула с моего железного трона. А в следующий миг он нанес мне сокрушительный удар в основание черепа. Я встал, доковылял до скамеечки, прилег и потерял сознание. А очнулся только через трое суток. Правда, совсем не на скамеечке.

Второе сотрясение мозга я заработал в Оренбурге. Я сбил челюстью большую машину. Потом мне объяснили, что это был ПАЗИК. Экспа не прошла даром и, хотя я не перестал перебегать улицу на красный свет, от ПАЗИКОВ я держался за милю. И это был ничтожный минус по сравнению с афигенным плюсом: я в рекордно сжатые сроки завоевал симпатию всей дворовой детворы, потому что мог здорово плевать через отверстие, образовавшееся на месте четырех передних зубов. А в качестве бонуса высовывал кончик языка, который напоминал розового инопланетянского слизня. Несмотря на уважение и доверие весьма разношерстной публики, я не проникся особым взаимопониманием со своими сотоварищами, которых с пеленок глубоко в душе презирал. Но мне понравилось быть центром внимания этих людей и тот факт, что они не знают об истинном моем к ним отношении. Это, конечно, хуже, чем дружба, но лучше, чем лупасить деревянной кеглей по наглым клешням, а потом, будучи запиханным в деревянный детсадовский шкафчик с нарисованной на дверце клубничкой получать первые, робкие еще, пиздюлины детскими сандаликами.

Прошло время. Я вырос. Третье сотрясение головного мозга было самым глупым и самым трагичным. Я снова был в детском садике, на этот раз, наконец, в Краснодаре. Я бежал решать какие-то нереально важные проблемы, а мне навстречу спешил по каким-то своим ничтожным делам другой мальчик. Разумеется, он должен был повернуть чуть-чуть в сторону. Потому что, во-первых, я был красивее, а во-вторых, только вчера, раскачиваясь на качелях, я рассказал ему шикарнейшую историю про Кинг-Конга. Не знаю уж, чего там возомнил себе этот казус, но единственное, что он сделал, чтобы уступить мне дорогу - повернул голову чуть-чуть вправо, в связи с чем удар моего многумного лобешника пришелся ему в висок.

Особых последствий я не заметил. Просто накрыла легкая мигрень и обеденный суп казался мне вдвое омерзительнее, чем обычно. А потом я начал приволакивать правую ступню, перестал выговаривать букву "ша" и еще, кажется, возникли какие-то проблемы с прикусом. На все лето меня положили в больницу.

Впрочем, я не долго переживал по этому поводу.

В больнице мне быстро понравилось. И с тех пор мне всегда нравились больницы, хотя я был там нечастым гостем. Днем какие-то нечистые тетки в еще более нечистых халатах резались в карты и рассказывали друг другу истории про приведений, а ночью из соседних комплексов доносились вопли пациентов со сложными переломами. Они орали даже под наркозом.

Тут же у меня случился второй - и самый удачный на долгие годы вперед - сексуальный опыт. С милой девочкой, которая была очень грустная, потому что из ее загипсованной руки торчали здоровые железные прутья. Это, оказывается, чтоб срастались переломы, при которых кости раздроблены в муку.

Кроме того, в больнице я написал два своих шедевра. Первый про космонавта, который миновал в космосе сотню опасностей, вернулся на землю и погиб в машине, которая делает макароны. А второй про солнечную систему, в которой были четыре планеты. Первую населяли разумные сосиски, которые грабили банки, вторую - сардельки, которые восседали в креслах, способных превращаться в космические корабли, на третьей жили скелетоны, а последняя планета была вовсе необитаема. Сосиски все время воевали с сардельками, скелетоны были нужны для нагнетания атмосферы, а четвертую планету я вообще придумал только для того, чтоб на нее все падали и разбивались. Потом получился целый цикл из семи книг (в моем случае, альбомов для рисования). Он был переходным этапом перед написанием замечательной саги о Темно-Синем Коте, которого уже в школьные годы пришлось переделать в Чернокнижника из соображений популярности...

Прикус вроде исправился, ногой шаркать я перестал, хотя и по сей день стаптываю обувь, словно бывалый моряк, букву "ша" я так и не научился выговаривать, но, в принципе, остался доволен. Единственное,что меня немного смущало - приблизительно раз в месяц я вынужден был сутки извиваться в кровати, выматываемый жуткими головными болями, сопровождающимися кабукско-пепельным цветом лица и противным потоком липкой слизи, порционно выдаваемой моим желудком каждые полчаса. Грустить по этому поводу я перестал, когда прочел биографию Фридриха Ницше. Остался доволен.

А встречный мальчик навсегда остался инвалидом.

Это основные принципы, которыми я пользуюсь с тех пор:

* сторонись ПАЗИКОВ

* висок мягче лобовой кости

* не доверяй никому, даже любимым качелям, не говоря уж о гранатовом соке.